Помню только, что у нее начала снить стрелка и я поселилась на конюшне. Я упорно обрабатывала ей копыта и следила, чтобы ее никто не обидел. С тех пор я ездила толкьо на ней. Она все еще продолжала ходить в прокат. Но она очень быстро поняла, что чем хуже она себя будет вести под прокатом, тем реже ее будут брать. И начались свечки, козлы и прочие шалости. Но подо мной она всегда была шелковой. А прокатчики перестали ее любить. На земле любовались, но садитьяс опасались. Я была счатлива. я уже тогда поняла, что это любовь. А потом она сорвала спину. И я перестала ездить верхом совсем. Я растирала ей спину, гуляла с ней и работала ее на корде, покупала подкормки.
Я уже искренне подумывала о том, чтобы выкупить ее. Только денег не было.
Так мы прожили все лето. В итоге на ней никто не сидел кроме меня. Я делала с ней все что хотела. Она была почти моя.
А осенью хозяйка конюшни сказала, что будет ее продавать. Я не поверила. Но продавец нашелся быстро. а у меня денег, чтобы выкупить ее по-прежнему не было.
В день, когда за ней приехали, я была на конюшне.
Я лично вывела ее из конюшни и завела в коневоз. Тогда еще оставалась надежда, что ее вернут обратно.
Но обратно хозяйка вернулась с жеребцом.
И в тот момент, когда его выводили из коневоза, у меня было ощущение, что жизнь кончилась.
Я проплакала три дня.
и пообщала сама себе, что обязательно ее выкуплю.
На конюшню стала ездить все реже и реже, пока совсем не перестала. Без нее мне там было неинтересно.
Прошло уже несколько лет. я до сих пор о ней помню. Первое время ездила в гости. Сейчас боюсь.
Мне все больше кажется, что я не смогу. Не смогу ее выкупить. Но все еще надеюсь.
Сейчас я пишу сценарий, посвященный ей.
И надеюсь, что ей сейчас хорошо. что ее не мучают и не морят голодом. И что я дождусь того момента, когда смогу сказать о ей "моя".
В любом случае, лучше ее в моей жизни не будет.
Journal information